13 ноября 1821 года родился революционер Михаил Васильевич Петрашевский.
Дворянин, сын врача. После окончания Царскосельского лицея продолжил учебу в Петербургском университете на юридическом. В 1841 году Михаил начинает службу в министерстве иностранных дел переводчиком. Его крупной работой на этом поприще можно считать «Карманный словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка».
«Знание есть основа могущества человека», - говорилось в «Карманном словаре иностранных слов».
«Если я однажды вступил на борьбу со всяким насилием, со всякой несправедливостью, то теперь мне не сходить с этой дороги ради приобретения мелочных выгод и удобств жизни», - заявлял Петрашевский.
С 1845 года в доме Петрашевского проходили так называемые «пятницы» – тайные собрания, на которых обсуждались революционные идеи, материалистическая философия и утопический социализм. В течение четырех лет Петрашевский активно принимал участие в жизни тайного сообщества, которое готовило народ к революции.
Однако в 1849 году деятельности сообщества приходит конец, Судом Петрашевский и ещё 20 человек были приговорены к смертной казни. Лишь за мгновение до выстрела арестантам объявили о помиловании и о замене казни бессрочной каторгой. Петрашевский был сослан в Восточную Сибирь.
Царская каторга была очень "страшной", ссыльнопоселенец жил в Иркутске, где основал газету «Амур» и боролся с произволом местных властей. За что был еще раз сослан в Шушенское, затем жил в Красноярске, но опять же не прижился, и из-за своих взглядов его снова выселили в Шушенское (ныне курортная зона), а потом и в село Кебеж. В 1866 году Петрашевского перевели в село Бельское Енисейского округа, где он и умер в своём доме.
Достоевскому принадлежат следующие слова: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния… Приговор смертной казни расстреляньем, прочтенный нам всем предварительно, прочтен был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти». Так великий русский писатель вспоминал об одном из самых страшнейших событий в своей жизни.
3 января 1850 г. на Семеновском плаце закончилась история революционеров-петрашевцев, к числу которых и принадлежал Достоевский. Инсценировка смертной казни, со всеми полагающимися ей атрибутами, серьезно повлияла на него. Он просто начал передумывать свою судьбу. И в результате этого долгого передумывания, особенно на каторге, революционер умер, а Россия получила замечательного писателя и апологета Православия.
Обычно о заговоре петрашевцев принято говорить, как о каком-то несерьезном деле. А либеральные историки, вообще, решили объявить, что поклонники и сторонники Буташевича-Петрашевского, были арестованы и чрезмерно наказаны за «мыслепреступление». Очень удобный термин. Он позволяет приравнять Россию при императоре Николае Павловиче к тоталитарному литературному государству Океании. Таким образом, на эмоциональном уровне петрашевцы дополнительно обеляются, а вся грязь сваливается на Российскую империю.
Петрашевцы в истории революционного прохиндейства в России занимают место между «безвинными» декабристами и террористами-народовольцами. Впрочем, уже за петрашевцами потихоньку начинали маячить призраки «вождя мировой революции» и «отца народов».
Но все же заговор петрашевцев либералами признается несерьезным. Подумаешь увлекались учениями утопистов Оуэна, Фурье и Кабе! Подумаешь читали, распространяли и рекламировали письмо Виссариона Белинского Николаю Гоголю! Подумаешь хотели власти! Так еще ведь и много болтали об освобождении крестьян, отмене цензуры и улучшении народного образования! Попали в жернова государственной машины бедные петрашевцы лишь за одни разговоры. Как тут не вспомнить:
«Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов,
Казалось ...
Узлы к узлам ...
И постепенно сетью тайной
Россия ...
Наш царь дремал ...
(А. С. Пушкин. Евгений Онегин. X глава).
Но вот беда, о ком же здесь писал Пушкин? Да о декабристах, попытавшихся совершить переворот в стране. Все начиналось с бесед и прений, а потом дошло и до вооруженного выступления под лозунгом «За Константина и Конституцию!»
От «праздной скуки» декабристы добрались до сетевой организации антиправительственных кружков. Нечто подобное сделали и петрашевцы. Забавы отравленного чужеземной идеологией ума могли привести к последствиям такого масштаба, что даже и предсказать сложно.
Российские спецслужбы сработали достаточно хорошо, хотя многие участники кружка Петрашевского и иных структур к нему примыкавших, избежали и следствия, и наказания.
Петрашевцы: Сергей Дуров, Николай Момбелли, Николай Спешнев, Константин Тимковский и другие возглавляли свои кружки. Причем, например, Тимковский создал в Ревеле два кружка преимущественно из военнослужащих. Спешнев к тому же имел контакты с польскими сепаратистами. Поэтому И.Липранди, боевой офицер, разведчик и сотрудник тайной полиции и, пожалуй, главное действующее лицо в разоблачении заговора, совершенно справедливо отмечал, что петрашевцы «предполагали идти путём пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченки. Из всего этого я извлёк убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».
Впрочем, пропаганда идей у петрашевцев среди простонародья не ладилась. Их лидер Михаил Петрашевский выстроил для своих крестьян фаланстер. А они его сожгли в 1847 году. Он же пытался пропагандировать среди дворников и чуть-чуть не получил по благородному лицу метлой.
Хотя, если честно сказать, то петрашевцы действовали вполне грамотно, пусть и неосторожно. И работали на перспективу. В кружки привлекались литераторы, преподаватели, офицеры и представители чиновничества.
Лишь в XX веке возникло учение коммуниста Антонио Грамши о «гегемонии в культуре». Но еще в XIX веке эту самую гегемонию и пытались захватить петрашевцы без всякой теории и т. п. Представьте себе, что на службе вероятного «петрашевского режима» оказались хотя бы талантливейшие петрашевцы Федор Достоевский и Михаил Салтыков-Щедрин и Николай Данилевский.
А что же изучали революционеры? Чем он жаждали руководствоваться в построении нового "счастливого общества"?
Фурье, Оуэн и Кабе предлагали для людей закрытое проживание в фаланстерах, коммунах, общих домах (пусть и дворцах!), контроль за браком, контроль за детьми, контроль за трудом, за свободным временем, ликвидацию частной собственности и сведения до минимума личного имущества. И везде намечался разрыв на управляемых и неких просветленных управляющих. Но это же абсолютная власть! Недаром Достоевский говаривал, что «жизнь в Икарийской коммуне или фаланстере представляется ему ужаснее и противнее всякой каторги».
А еще петрашевцы рассуждали о Бентаме…
Идеи Иеремии Бентама, сотрудника Британской Ост-Индской компании надо знать. Он почитал исключительным делом: права животных, легализацию гомосексуализма, равенство женщин и мужчин, отделение религии от государственной жизни и т. д.
Подобные мотивы нашли живой отклик у Роберта Оуэна. Оуэн объявил брань всем религиям, а в конце жизни стал спиритуалистом.
Шарль Фурье был автором термина «феминизм», ратовал за свободную любовь и против традиционного брака. Для девушек в своем идеальном обществе Гармонии Фурье предполагал две корпорации: весталат и дамуазелат. Избравшим весталат предписывалось сохранять девственность до 18 лет, и поступившим в дамуалезат разрешалась любовная свобода раньше. За всем этим должны были следить строгие наставники-надзиратели обоего пола. Он верил в переселение душ и наличие последних у планет и звезд.
Как хотите, но мир XXI столетия руководствуется разработками Бентама, Оуэна, Кабе и Фурье. Истоки ювенальной юстиции, насаждения гомосексуализма, секспросвета, «борьбы с семейным насилием», агрессивных деяний зоозащитников и феминисток, неуемного экологизма легко находятся у Бентама. А чьи интересы он некогда защищал?..
Вывод для думающего человека не представит особых затруднений.
Кстати, петрашевцы в реальности не были столь безобидны. Сам Петрашевский мечтал о крестьянском восстании. А петрашевец Василий Катенев открыто (по младости лет!) высказывал мысль о цареубийстве. Правда, он отделался сравнительно легко, ибо сошел с ума.
Наиболее известным пунктом обвинения петрашевцев явилось чтение письма Белинского Гоголю. Да и без Белинского «петрашевство» вообразить нельзя.
Если ознакомиться с сим посланием литературного критика писателю, то сразу же отпадет мнение о запрете текста из-за хамства «неистового Виссариона» в отношении Николая Васильевича.
Дадим слово самому Белинскому: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь – это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между Ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью?»
И еще: «Большинство же нашего духовенства всегда отличалось только толстыми брюхами, теологическим педантизмом да диким невежеством. Его грех обвинить в религиозной нетерпимости и фанатизме; его скорее можно похвалить за образцовый индифферентизм в деле веры».
И еще: «Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».
Перед нами откровенная русофобская пропаганда. Даже Астольф де Кюстин – французский ругатель России отдыхает. На минутку представьте себе, что подобный опус читается по квартиркам в СССР периода правления товарища Сталина. Что бы приключилось с его популяризаторами?
Русский народ по Белинскому потерял свое достоинство «в грязи и навозе». Здесь потребен ответ в стиле замечательного русского поэта Языкова:
«О вы, которые хотите
Преобразить, испортить нас
И онемечить Русь! Внемлите
Простосердечный мой возглас!
Кто б ни был ты, одноплеменник
И брат мой: жалкий ли старик,
Ее торжественный изменник,
Ее надменный клеветник;
Иль ты, сладкоречивый книжник,
Оракул юношей-невежд,
Ты, легкомысленный сподвижник
Беспутных мыслей и надежд;
И ты, невинный и любезный,
Поклонник темных книг и слов,
Восприниматель достослезный
Чужих суждений и грехов;
Вы, люд заносчивый и дерзкой,
Вы, опрометчивый оплот
Ученья школы богомерзкой,
Вы все − не русской вы народ!
Вам наши лучшие преданья
Смешно, бессмысленно звучат;
Могучих прадедов деянья
Вам ничего не говорят;
Их презирает гордость ваша.
Святыня древнего Кремля,
Надежда, сила, крепость наша –
Ничто вам! Русская земля
От вас не примет просвещенья,
Вы страшны ей: вы влюблены
В свои предательские мненья
И святотатственные сны
Хулой и лестию своей
Не вам ее преобразить,
Вы, не умеющие с нею
Ни жить, ни петь, ни говорить!
Умолкнет ваша злость пустая,
Замрет неверный ваш язык: –
Крепка, надежна Русь святая,
И русский Бог еще велик!»
(Н. М. Языков (1844 г.)).
Кроме того, Белинский заявил Гоголю в письме: «Вы, конечно, сделали это по увлечению главною мыслию Вашей книги и по неосмотрительности, а Вяземский, этот князь в аристократии и холоп в литературе, развил Вашу мысль и напечатал на Ваших почитателей (стало быть, на меня всех больше) чистый донос».
Доносом революционер Белинский посчитал статью П. А. Вяземского «Языков и Гоголь» (что символично!), где четко подмечалось о взаимодействии Николая Васильевича с окружением: «Идолопоклонство, которого он сделался целью, показалось ему так смешно, что ему стало до нестерпимости грустно. Смешное смешным само по себе, но в этих похвалах было и такое, которое неминуемо должно было растревожить и напугать его здравый ум и добросовестность; его хотели поставить главою какой-то новой литературной школы, олицетворить в нем какое-то черное литературное знамя… Все эти ликторы и глашатаи, которые шли около него и за ним с своими хвалебными восклицаниями и праздничными факелами, именно и озарили в глазах его опасность и ложность избранного им пути. С благородною решимостью и откровенностью он тут же круто своротил с торжественного пути своего и спиною обратился к своим поклонникам. Теперь, оторопев, они не знают, за что и приняться. Конечно, положение их неприятно и забавно. Но что же делать? Сами накликали и накричали они беду на себя».
Да Белинский просто перетрусил. Само письмо его – это вопль испуганного и разочарованного революционера.
А что же готовили Белинские и Петрашевские России, Виссарион и не скрывал: «Я во всем разочаровался, ничему не верю, ничего и никого не люблю, и однако ж интересы прозаической жизни все менее и менее занимают меня, и я все более и более гражданин вселенной… Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную» (Письмо Белинского В. Г. В. П. Боткину – 27-28 июня 1841 г.).
Любителям Белинского, Петрашевского и прочих революционеров стоит размыслить: «В какую бы часть человечества вас записали поборники инсуррекции?» А от утопии до антиутопии – один шаг. Фаланстер Фурье сейчас гораздо ближе, чем вам кажется.
А. Гончаров
https://pereklichka.livejournal.com/1821707.html